В этой серии историй рассматривается общественная травма через личные истории армян и азербайджанцев – как она проявляется и как она может влиять на общую динамику конфликта.
Если война нас не убивает, то травмирует. Происходит это как на индивидуальном уровне, так и на уровне обществ.
При этом феномен травмы, то, как мы, человеческие существа, и наши общества функционируем во время и после травматических событий, не воспринимается всерьез ни теми, кто непосредственно пережил этот опыт, ни даже теми, кто занимается поствоенной реабилитацией. Сам этот факт игнорирования тоже можно отнести к проявлению травмы и ее влияния на всех, кто соприкасается с ней.
Если травма на уровне личности достаточно хорошо изучена, и в психотерапевтическом арсенале есть множество практик и методов, позволяющих с ней работать, то общественная травма, наоборот, упускается из виду. Внимание международного гуманитарного и миротворческого сообщества в первую очередь направлено на гуманитарные и политические проблемы. При этом человеческий фактор зачастую упускают из виду, не замечая, как люди и целые общества меняются после травмирующих событий, и как при этом могут меняться и их нужды.
В период с апреля по июнь 2021 года Indie Peace провела 50 индивидуальных интервью с людьми, представляющие все стороны конфликта вокруг Нагорного Карабаха, чтобы те смогли рассказать свои личные и семейные истории о том, как конфликт отразился на них.
Некоторые из этих историй вошли в серию блогов, остальные использованы в аналитическом докладе о влиянии общественной травмы.
В данном цикле блогов на примерах историй отдельных людей, семей, представителей сторон конфликта в Карабахе, я попыталась проиллюстрировать механизм действия и передачи травмы. При этом я стремилась показать определенные индикаторы и характеристики травмы войны – как она проявляется как на личностном уровне, так и на общественном, как глубоко она может затронуть даже тех, кто сам непосредственно не испытал ужасов войны, не принадлежит к так называемой группе первичной травмы. Это, например, те, кто связывает себя тесными эмоциональными узами с жертвами войны, или наблюдал развитие травматических событий, например, люди, оказывающие первую помощь, журналисты. Даже те, кто находился далеко от места военных действий, могут получить вторичную травму, которая по глубине переживаний и по влиянию на жизнь зачастую вполне может сравниться с первичной.
Воздействуя на модели поведения, травма может изменить не только нашу жизнь, но и жизнь будущих поколений, поменять целиком общественную динамику развития. Если она не прорабатывается, то, передаваясь через семейные и другие нарративы, становится общественной. Подобная косвенная или поколенческая травма может быть настолько серьезной, что способна оказывать существенное влияние на всю динамику конфликтного контекста.
Однако, до того, как мы обратимся к этой чувствительной и, для многих, недостаточно знакомой теме, следует подчеркнуть, что травма – это нормальная реакция нашей психики, всего нашего организма, а также наших обществ на ненормальные обстоятельства. Травму можно охарактеризовать как эмоциональную реакцию наших внутренних механизмов совладания на травмирующие события, которые подрывают наше чувство безопасности и приводят нас в состояние поиска другой реальности, чтобы снова ощутить себя в безопасности. Большинство людей и обществ, проходя через травмирующий опыт, возвращаются к нормальному функционированию и даже используют этот опыт для роста и созидания. Однако, настрой на поиск защиты зачастую может также остаться надолго, становясь при этом поведенческой нормой как на индивидуальном, так и на общественном уровне. Иными словами, человек или общество продолжают функционировать в том же «аварийном» режиме, даже когда опасность уже позади.
Такой травмирующий опыт как война разрушает многое из того, во что мы верили, подрывая созданную нами на уровне нашего восприятия систему безопасности, которая закладывается с детства и дает нам ощущение принадлежности к группе, ощущение защиты, социальное пространство, в котором мы можем жить, развиваться и видеть свое будущее. Эта система строится на взаимосвязях многих составляющих, таких, как место, где мы родились, дом, родители, семья, школа, друзья, работа, национальная принадлежность, страна и так далее.
Когда происходит сбой и этот социальный механизм больше не обеспечивает нашего чувства защиты, то сразу запускается процесс поиска нового. Мы, как люди и общества, имеем удивительно гибкие механизмы адаптации, дающие нам наше чувство безопасности. И порой, даже в условиях долгого отсутствия безопасности, мы приспосабливаем это под себя, интерпретируя неразрешенные, взрывоопасные конфликты или авторитаризм как безопасное и комфортное пространство для жизни и развития.
Осмысливая влияние общественной травмы на карабахский конфликтный контекст, слушая, как люди открыто делятся своими мыслями, чувствами, понимаешь, что общества находятся в поиске новой модели социальной системы, которая бы снова дала им ощущение безопасности.
Поиск может принимать совершенно непредсказуемые формы, когда основным движущим фактором остается защита. Все, мною опрошенные, выразили опасения, что военная эскалация неминуема. В подобной ситуации поиск защиты может перерасти, например, в поиск возможностей оставаться в прошлом, чтобы психологически продолжать находиться в привычном, безопасном состоянии, или вернуть прошлое, чтобы переиграть события по-другому, с учетом полученных уроков. И то, и другое можно интерпретировать как отрицание реальности.
Страх и непредсказуемость диктуют поиск защиты, а также создание сплоченных закрытых групп, в которых уровень поддержки друг друга чрезмерно высок, и даже былые серьезные разногласия соратников уже не играют роли.
В подобной ситуации уровень тревожности остается высоким, сигналы об опасности могут поступать отовсюду, в том числе изнутри достаточно сплоченного общества, что порождает поиск и нахождение внутренних врагов. Эта тенденция особенно усиливается, когда уже нет доступа к внешним врагам. Потеря ощущения безопасности, доверия к окружающему миру порождает всеобщую подозрительность, что само по себе является достаточно изнурительным состоянием. В попытке избавиться от него, люди могут испытывать потребность дистанцироваться, порой даже самоизолироваться, сохраняя недоверие к миру и наслаждаясь своим решением удалиться от источников опасности.
Повышая свою осведомлённость в отношении травмы, когда мы способны распознавать и реагировать на нее, осмысливать последствия травмы как для себя, так и для других лиц, групп, сообществ, всей нации, понимая ее риски, мы можем предугадать возможные общественные тенденции, ход событий. Например, непроработанные травмы имеют свойство активизироваться, даже спустя много лет, и могут возвращать нас и наши общества в то же состояние, в котором мы находились в момент, когда испытали травматический опыт, как это и произошло во время начала военных событий в карабахском контексте осенью 2020 года, когда многие, кого я интервьюировала, оказались в таком эмоциональном состоянии, как будто трагедии много десятилетней давности произошли вчера
При работе с поствоенными обществами следует учитывать влияние травмы на восприятие и интерпретацию конфликта всеми обществами, вне зависимости от статуса побежденного или победителя. Посттравматическое состояние влияет и на последующую динамику конфликта, и на процесс поиска справедливости, и на то, кто будет участвовать в нем.
Осмысление влияния травмы, принятие ее роли в конфликтном контексте могут стать ключевым моментом в поиске путей исцеления как на личностном уровне, так и на уровне реабилитации обществ. Это может также перерасти в важнейший механизм поиска путей мирного решения конфликтов.
Эти материалы являются частью инициативы «Исцеление коллективной травмы», финансируемой Европейским союзом. Мнения, выраженные в этом материале, являются исключительной ответственностью организации Indie Peace и не обязательно отражают мнения Европейского союза. Упоминаемые в материале топонимы/географические названия представлены в том виде, в котором их использовали герои статьи.
